Но ответов у меня не было.

Я не могла спать. Не могла шевелиться.

Я лежала с закрытыми глазами. Пустота там, где должен был лежать Сэм, казалась беспредельной. Раньше, до того, как все это произошло, достаточно было, проснувшись посреди ночи, просто перевернуться на другой бок, чтобы уткнуться носом ему в спину. Но сейчас Сэма здесь не было, и сон казался далеким и неважным по сравнению с разгорающимся внутри меня жаром.

В ушах снова прозвучал отцовский запрет видеть Сэма. У меня перехватило дыхание. Он передумает. Не мог он сказать это серьезно. Я заставила себя переключиться на что-нибудь другое. Например, на мой красный кофейник. Я не знала, существует ли подобная вещь в реальности, но если она существовала, я намеревалась купить ее. Немедленно. Почему-то мне вдруг показалось невероятно важным поставить это целью. Раздобыть денег, купить красный кофейник и съехать отсюда. Найти для него новое место.

Я улеглась на спину и положила руку на живот, пытаясь определить, действительно ли под кожей что-то перекатывается. Опять стало жарко, в голове все плыло, она как будто существовала отдельно от остального тела.

Во рту стоял медный привкус. Сколько бы я ни сглатывала, он не уходил.

Я чувствовала себя… неправильно.

Что со мной происходит?

Спрашивать было не у кого, поэтому я принялась перечислять в уме симптомы. Боль в животе. Температура. Кровь из носа. Усталость. Запах волка. Выражение, с которым смотрели на меня волки; выражение, с которым смотрела на меня Изабел. Пальцы Сэма на моей руке, перед тем как он обнял меня в последний раз на прощание. Все это были звоночки.

Я не могла больше отрицать очевидное.

Несмотря на то, что это мог быть всего лишь вирус. Несмотря на то, что это могло быть заболевание серьезное, но излечимое. Несмотря на то, что я не могла знать наверняка…

Я знала.

Эта боль… это было мое будущее. Превращение, контролировать которое мне не под силу. Я могу сколько угодно мечтать о красных кофейниках. Последнее слово все равно будет за моим телом.

Я уселась в темноте, загнала поглубже волчицу внутри меня, подтянула одеяло, так что оно собралось на коленях. Мне хотелось к Сэму. Прохладный воздух покусывал щеки и голые плечи. Как хорошо было бы снова оказаться в доме Бека, в постели Сэма под потолком из бумажных журавликов. Я проглотила боль, загнала ее поглубже. Если бы я сейчас была там, он обнял бы меня и сказал, что все будет хорошо, и все было бы хорошо, хотя бы на эту ночь.

Я представила, как еду обратно в темноте. Представила выражение его лица.

Я потерла друг о друга босые ступни. Глупо было ехать туда сейчас. На то, чтобы остаться, была тысяча причин, но…

Я постаралась выкинуть ненужные мысли из головы. Сосредоточилась. Мысленно составила перечень необходимого. Возьму джинсы из среднего ящика комода, натяну свитер и какие-нибудь носки. Родители ничего не услышат. Пол почти не скрипит. Мой план может сработать. Из родительской спальни наверху давно уже не доносилось ни звука. Если не включать фары, они, может быть, не заметят, как я отъезжаю от дома.

Мысль о побеге подхлестывала мой пульс.

Я понимала, что не стоит нарываться на новые неприятности, родители и так уже разозлились. Понимала, что нелегко будет вести машину, когда в ушах так стучит кровь, а под кожей плещется жар.

Но какие еще неприятности могли со мной случиться? Мне и так уже запретили с ним видеться. Что еще они могут мне сделать?

К тому же я не знала, сколько еще ночей мне осталось.

Я вспомнила, как пренебрежительно мама отозвалась о моей любви, принизив ее до вожделения. Как потом я бродила по лесу, пытаясь заставить себя раскаяться в том, что накричала на нее. Как папа заглядывал ко мне в комнату, чтобы посмотреть, нет ли там Сэма. Когда они в последний раз интересовались, где я была, как живу, не нужно ли мне что-нибудь?

Я видела родителей вдвоем; они были семьей. Они до сих пор трогательно заботились друг о друге, даже в мелочах. И я видела Бека, видела, как хорошо он знал Сэма. Как он любил его. И как Сэм до сих пор кружил по орбите его памяти, словно потерянный спутник. У них была семья. А у меня с родителями… мы просто жили под одной крышей. Иногда.

Интересно, можно ли перерасти своих родителей?

Мне вспомнилось выражение, с которым смотрели на меня волки. Вспомнилось, как я гадала, сколько времени мне осталось. Сколько ночей отмерено мне с Сэмом, и сколько из них я уже потратила здесь в одиночестве.

Во рту все еще стоял медный привкус. Болезнь внутри меня не собиралась отступать. Она пожирала мои силы, но пока я все еще была сильнее. Пока я еще могла кое-что контролировать.

Я выбралась из постели.

Ощущая ледяное спокойствие, я двинулась по комнате, собрала джинсы, белье, футболки и две запасные пары носков. Я словно находилась в центре урагана — точке тишины внутри хаоса. Вещи я засунула в рюкзак вместе с домашним заданием и любимой книгой Сэма, томиком Рильке, который он оставил на тумбочке у кровати. Я коснулась края комода, взяла с кровати подушку, остановилась перед окном, из которого давным-давно смотрела на желтоглазого волка. Сердце билось болезненными толчками; я ожидала, что вот-вот мать или отец откроют дверь и застукают меня в разгар сборов. Должен же кто-нибудь почувствовать всю серьезность того, что я затеваю.

Однако ничего не произошло. Проходя по коридору, я прихватила из ванной зубную щетку и расческу для волос. В доме по-прежнему было тихо. Перед входной дверью я заколебалась, держа ботинки в руке и прислушиваясь.

Тишина.

Неужели мне все это не чудится?

— Пока, — прошептала я. Руки у меня тряслись.

Дверь прошуршала по коврику на крыльце и закрылась.

Я не знала, когда вернусь.

41

Без Грейс я превратился в ночного зверя. Устроил в кухне охоту на муравьев, поджидая их в тусклом свете лампы с листом бумаги и стаканом, чтобы вынести на улицу. Вытащил пыльную гитару Пола с каминной полки и принялся ее настраивать. Сначала классическим методом. Потом на тон опустил шестую струну. Потом — первую и вторую. Потом перестроил назад на классический строй. Полистал в подвале книги Бека, пока не нашел какую-то книгу про налоги, еще одну про то, как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей, и третью — про медитацию. Зачем-то сложил их в стопку, хотя читать совершенно не собирался. Поднявшись в ванную, уселся на кафельный пол и принялся экспериментальным методом искать лучший способ подстригать ногти на ногах. Если я подставлял под ступню ладонь, поймать удавалось только половину обрезков, а если позволял им свободно разлетаться, то мог отыскать на белом кафеле все ту же самую половину. Так что битву я в любом случае проигрывал с пятидесятипроцентными потерями.

В процессе педикюра я услышал, как на улице за окном комнаты Бека завыли волки. Их песнь каждый раз звучала по-новому, в зависимости от того, что было у меня на душе. Она могла быть торжественным хоралом, неземным в своей красоте, а могла — зловещей симфонией, где каждая нота сиротливо замирала в ночи. Или радостным призывом к луне.

Сегодня это был нестройный хор, в котором протяжные голоса наперебой соревновались за внимание, перемежаясь тревожным тявканьем. Песнь разлада. Песнь разобщенности. Так стая обычно выла в те ночи, когда Бек или Пол были людьми, но сегодня оба вожака были на месте. Не хватало одного меня.

Я поднялся и подошел к окну, чувствуя, как гладкие половицы холодят подошвы моих человеческих ног. Мгновение поколебавшись, я отодвинул щеколду и распахнул окно. В комнату хлынул ледяной ночной воздух, но теперь он бессилен был что-либо со мной сделать. Я был и оставался человеком. Собой.

Вместе с воздухом в комнату ворвались и волчьи голоса.

Неужели они скучают по мне?

Нестройный хор продолжал звучать, и это был скорее протест, нежели песня.

Я скучаю по вам, ребята.